инженер

Мои корни тянутся из города Рогачева Гомельской губернии ― сейчас это Беларусь. 1920-е годы были тяжелые. В Рогачеве нечего было есть, дед отправил сына, моего отца, в Петербург и наказал представиться там беспризорником. Он так и сделал ― его устроили в фабрично-заводское училище. Отец получил специальность слесаря, работал на каком-то местном электрозаводе. Потом на этот завод приехали аксакалы из Москвы и попросили отца с ними поехать, он согласился. Устроился наладчиком американских автоматов для производства ламп накаливания на Московский электроламповый завод (МЭЛЗ). Освоил иностранный станок, а потом поступил учиться в техникум. Он вспоминал, что на него тогда смотрели как на идиота. Зачем в техникум? А он его окончил и стал сначала механиком цеха,
а потом и начальником.

Мой отец был неплохим молодым специалистом. Ему дали комнату в корпусе заводоуправления
в четвертом подъезде, это было еще до войны. В 1945 году он женился на моей маме и привел ее в эту комнату, в коммуналку, естественно. Родился я в 1946 году в роддоме на Синичкиных прудах и потом жил здесь, на территории завода, лет до восьми. Бабушка водила меня гулять в скверик. Каждый раз, когда
я его проезжаю, вспоминаю бабушку.

В то время все заводские свалки принадлежали детворе. Что может быть для пацана лучше, чем заводская свалка? У меня был трехколесный велосипед и все добытое богатство я на него навешивал. Во дворе
из разных заводских деревянных ящиков мы строили шалаши. Мое детство пришлось на начало 1950-х годов ― это было бедное и достаточно криминальное время. Старшие ребята учили нас бегать в шестой стекловаренный цех и тырить маленькие экраны для специальных электронно-лучевых трубок. Они их потом ходили на Преображенский рынок продавать. Нам за работу платили мороженым и конфетами.
Еще помню, что в проходе между кладбищем и рынком буквально в несколько рядов лежали, стояли и сидели покалеченные на войне и просили милостыню. Страшно было там ходить... Потом они, конечно, исчезли.

На территории завода я жил до конца первого класса. Школа была на Девятой Роте. Когда мне надо было идти во второй класс, из нашего дома устроили китайское общежитие.
Мы передавали китайцам вакуумное производство, чтобы они у себя его наладили, так что они к нам прислали рабочих учиться. Меня тогда поразила их работоспособность и трудолюбие. Мы жили на первом этаже, а их начали заселять с последнего. Вот один идет вниз по ступенькам и произносит русские слова ― русский язык им надо было в обязательном порядке учить. Спустится и всегда поговорит с малышней в песочнице ― тренируется. Моей маме, она на заводе работала, даже пришлось их обучать. Ее тоже поразила их старательность. Потом наше государство раздружилось с Китаем, и в доме были разные заводские конторы, профком, партком.

Моя мама пришла на МЭЛЗ в 1941 году, а через год издали приказ о демобилизации работников электронной промышленности. Поняли, что не прожить без раций, миноискателей, локаторов и приемно-усилительных ламп. Отца этот приказ настиг только в 1943 году, а через два года его от завода отправили за оборудованием из Германии. Много чего оттуда привезли: станки, оборудование.

На углу, ближе к железной дороге, напротив особняка Носова, был гастроном. Когда я был маленький, мать меня оставляла около рыбных прилавков, а сама шла за покупками.
На прилавках все было: икра черная, икра красная. В этом отделе было мало посетителей ―
все слишком дорогое. Я уже и не помню, хотелось или не хотелось мне это попробовать,
но было красиво. По праздникам все советские семьи могли позволить себе купить такие конусные баночки черной икры. Из-за дефицита посуды баночки потом использовали как розеточки для варенья.

В первом классе я ходил в мальчуковую школу, а со второго класса перешел в другую, где уже мальчики
и девочки вместе учились. Мне там не понравилось, потому что все такие большие были, могли
и толкнуть. Я учился хорошо, но в школе не любил находиться. В классе четвертом я по книжке начал изучать самбо ― теоретически, практики у меня никакой не было. И вот однажды один парень начал надо мной издеваться. Тогда я применил один прием из книжки, но ошибся, и обидчик мой врезался в пол. Плохо получилось, неправильно, я больше так не делал. Постепенно мне в школе стало почему-то неинтересно. Родители это просекли, и после окончания седьмого класса в 1960 году отправили меня
в заводской техникум на очное отделение. Готовили в нем специалистов не только для МЭЛЗа,
но и специалистов по оборудованию и технологии электровакуумного производства, а также техников
для полупроводниковой промышленности. Главная прелесть этого места была в том, что там халтурили многие заводские инженеры. Мы ходили на экскурсии на завод и они нам все на рабочем оборудовании показывали и объясняли. В техникуме нас научили самому главному ― учиться самостоятельно. Я не хочу сказать, что это было легко. У нас была такая система: мы могли болтаться в течение семестра,
но сессия ― святое дело, ведь от сдачи экзаменов зависела стипендия. На последних курсах я получал
45 рублей: из них 20 рублей я отдавал родителям, а на остальное гулял.

Кроме того, Никита Сергеевич Хрущев придумал в свое время замечательную вещь: всех очных студентов на последнем курсе переводили на вечернюю систему обучения, чтобы они могли работать. Естественно,
я пошел на завод. Первые четыре месяца был учеником у мастера, потом сдал на разряд.

После техникума я хотел поступить в институт, но не получилось. Я понял, что школьную программу
за три дня не подниму ― нам плохо преподавали физику и математику. Я стал усиленно заниматься
и на следующий год поступил в РТУ МИРЭА, тогда это был Всесоюзный заочный энергетический институт подготовки и усовершенствования инженеров. На первых трех курсах замечательный заводской профсоюз организовал для нас обучение на заводе. Математику, физику и другие общеобразовательные предмет проходили на МЭЛЗе.

Из техникума по распределению я попал в конструкторское бюро полупроводникового машиностроения, из которого потом вышло НИИ «Дельта» на Щелковском шоссе. Я там отработал, наверное, пять лет, получил должность инженера, потом снова вернулся на МЭЛЗ. В бюро мне очень нравилось работать. Тогда о полупроводниковом машиностроении практически никто не имел ни малейшего представления, так что там было много молодежи. Со своей первой женой я там и познакомился. У нас родилась дочка, сейчас ей уже 47 лет и у нее четверо детей. Мы с женой жили у метро «Новогиреево» в однокомнатной квартире. Я встал в очередь, чтобы получить жилье, а мне сказали, что дом строится и заедем только через три года. Но потом у меня появилась возможность заработать дополнительные деньги на олимпийской стройке. Я добавил к ним заводскую зарплату, которая все это время мне начислялась,
и купил квартиру.

Я пришел на завод после «Дельты» в 1968 году. В основном Московский электроламповый завод производил лампы накаливания. Со временем стали выпускать не столько бытовые лампы, сколько военные радиолампы, автомобильные, самолетные, позже ― приемно-усилительные лампы
для приемников, телевизоров, да для чего угодно.

Для производства использовалась уникальная техника. Например, пентод (одна из разновидностей вакуумной электронной лампы) состоял из трех частей ― катод, накрученные на него три сетки, а сверху ― анод, цилиндр. Нить накала нагревает катод, катод порождает электронную эмиссию, и за счет температуры из катода вылетают электроны. Электроны под действием электрического поля летят к аноду, но по дороге они контролируются этими тремя сетками. Чтобы минимизировать тело нагрева в пентоде использовали довольно сложный прибор ― машину Крышика. Машина Крышика автоматически наматывала спираль, потом из этой спирали она наматывала биспираль, то есть спираль в спирали,
а затем наматывала триспираль. Так тело нагрева становилось мизерным и получалась лампа-пентод
со стеклянным вакуумным корпусом размером с мизинец. Молоденьких монтажниц, которые все это монтировали в единую конструкцию, подбирали специально. У них должно было быть очень хорошее зрение, чтоб можно было эти лампы собрать. Для соединения деталей они использовали миниатюрные сварочные аппараты.

В 1970-х мы перешли на АСУ ТП ― автоматизированные системы управления технологическими процессами, то есть компьютерное управление с выводом на дисплеи. Сейчас этим никого не удивишь,
а тогда это было в новинку! В самом начале 1980-х уже появились одноплатные микро-ЭВМ. И на них мы сделали полностью автоматизированную установку формирования фотокатодов. Фотокатоды ― это то, что сейчас называется прибором ночного видения. Он улавливает фотоны, усиливает и переводит их
в электроны и на люминесцентный экран. К оптическому прицелу присоединяется этот прибор ночного видения, который видит тепловую инфракрасную картину мира и помогает нам видеть в другом диапазоне. Фотокатоды использовали для танковых и других оружейных прицелов. На расстоянии километров сорока такой фотокатод видит свечку.

Каждый год разливалась речка Хапиловка и затапливала снаружи ползавода. Завод сам не затапливало, так как у всех заводских стен, которые ниже мраморной проходной, устанавливали двухметровые двухслойные щиты с чем-то вроде глины или земли. А вот ниже этого подъезда, когда была особо бурное наводнение, плавали на лодках. Подвалы практически всех домов до железнодорожного моста заливало, людей оттуда выселяли. Когда вода отступала, они опять возвращались и еще до лета высушивали свои жилища.

Инфраструктура у завода была богатая. Детский садик был недалеко от завода по дороге к Преображенскому рынку. Можно было отвезти ребенка ― и тут же на завод, а по дороге домой забрать. В этот садик ходила моя младшая сестра. В здании была веранда. Дети на ней спали в спальных мешках при открытых окнах даже зимой. Потом появился второй садик в районе Измайлово, а выездной сад находился в районе подмосковного города Вереи.

Турбаза стояла в районе Учинского водохранилища, напротив Аксаково. Завод купил списанный пароход «Радищев», поставил его к берегу. Пароход ― это сразу и кухня, и каюты, и залы. На берегу постепенно построили кухню, столовую, а пароход потом порезали, он уже сгнил, и сдали на металлолом. На турбазу можно было за символические деньги на две недели поехать отдохнуть.

Заводские соревнования и спортивные занятия проходили на стадионе в городке имени Баумана,
где дачная резиденция царя Алексея Михайловича на острове. Заводской санаторий был в Хотькове. Путевку на лечение получали в профкоме по медицинским показаниям. Поликлиника стояла прямо напротив завода: лечили зубы, принимали терапевты ― полный набор специалистов. Столовых было
с десяток, а если пройти по переулку напротив Мраморного проезда, то буквально через один квартал будет двухэтажное здание ― наша фабрика-кухня. Там был отдельный зал диетического питания
на первом этаже. Я туда ходил, когда у меня начался гастрит. И все это бесплатно, естественно.

Первым директором ДК МЭЛЗ был Сережа Стеркин. «Если у вас нету тети, ее вам не потерять…»
Его музыка, он был в 1970-ые достаточно известным бардом в Москве. Но Сережа умер совсем молодым
от инсульта. Следующим директором был Сашка Вайнштейн. Он поставил дело на нужные рельсы ― к нам кто только не приезжал! Юрий Нагибин и Натан Эйдельман читали лекции, у нас была премьера фильма «Асса» с Сергеем Соловьевым. С потолка свисали такие вроде бы бумажные колонны, а потом я фильм посмотрел и понял, что это были коммуникативные трубы. Настолько это было ново и необычно, я был поражен.

В свое время вышла книга «Завод и люди». Там есть история про общество «Проводник». Сначала заводы
у них были где-то под Ригой, а когда к ним фронт стал приближаться, они решили, что пора переносить производство ― так появились корпуса на Генеральной улице (ныне Электрозаводская). Удивительно,
с какой скоростью эти корпуса были построены. Даже сейчас быстрее бы не построили, несмотря
на подъемные краны и все эти бетономешалки. Естественно, в революцию строительство была
заброшено ― успели построить три с половиной этажа. Потом кто-то из нашего начальства, чуть ли
не Владимир Ильич, проезжал по Генеральной улице и удивился, что за недострой такой. Тут же достроили до четырех этажей и устроили там электрокомбинат. Должен был реальный замок получиться, но когда достраивали все упростили. Но вот этот центральный въезд красавец ужасный!